Ему хотелось думать, что душераздирающие звуки сирены – всего лишь нелепая случайность. Однако чутье опытного разбойника, побывавшего в переделках, подсказывал, что ищут именно похищенного. Больше всего его беспокоило отсутствие запасного выхода. Ну не рыть же подкоп! Неужели он просчитался, недооценив свои силы?
Ропот бойцов становился все громче, выдавая растущее недовольство.
– Тихо! – Он не кричал, но его расслышали все. Темное мрачное лицо не предвещало ничего хорошего. – Всем молчать и сидеть тихо! За лишние разговоры пристрелю на месте. Выключить свет! Ты и ты, – он указал на двух головорезов, – к выходу. Докладывать мне о каждом шорохе снаружи!
Если догадка верна и ищут того, кого похитили его люди, то дела плохи… Единственная, хотя и призрачная, надежда состоит в том, что израильтяне не найдут их: тогда можно отсидеться здесь день-два, а затем тихо разойтись поодиночке. «Аллах, будь милостив, не дай сгинуть мне и моим людям! Все наши помыслы о тебе, мы твои верные слуги и рабы! Помоги же нам в трудную минуту, отврати проклятого врага от нашего очага!» – так он обычно молился в самые напряженные минуты, но сейчас ничем не выдал своих мыслей и страха, не на шутку схватившего за горло. Его каменное лицо оставалось неподвижным.
О расстреле предателя не могло быть и речи: хотя сирена прозвучала только что, он не желал рисковать, выдав выстрелом себя и своих боевиков. А они расползлись вдоль стен, ожидая развития событий.
Оцепеневший от недавно пережитого ужаса Ахмед оставался в той же коленопреклоненной позе, только голова незаметно опускалась все ниже и ниже к вонючему холодному полу. Он не понимал, что происходит. В голове то появлялась, то исчезала не до конца оформленная мысль, говорившая, что нелепая случайность спасла ему жизнь, но теперь это уже не имело большого значения. Ему было очень плохо, все внутри разрывалось от боли. Там, где несколько минут назад билось сердце и страдала душа, образовалась огромная, выжженная ужасом пустота.
Подошедший Наиф пнул пленника, давая понять, что нужно лежать тихо и не шевелиться. Полубезжизненное скорчившееся тело упало на холодный пол. «Аллах любит терпеливых, Аллах любит терпеливых, Аллах любит терпеливых…» – знакомая, но вмиг ставшая чужой мысль кружилась не в голове, а где-то рядом, как докучливая оса, совершая круг за кругом…
К 8:20 улицы Газы опустели совершенно. Грозные джипы с ревом врывались в жилые кварталы, не оставляя без внимания ни одной даже самой незначительной улицы. К удивлению офицеров, координировавших действия поисковых групп, машину переводчика обнаружили буквально через несколько минут; похитители Ахмеда не подумали, что погоня начнется так быстро, и не стали отгонять машину подальше.
К месту обнаружения подтянули несколько дополнительных групп спецназа, через некоторое время появились розыскные собаки, и уже к девяти утра заброшенный дом был окружен.
От серой двухэтажной коробки, стоявшей на границе квартала, веяло мраком и запустением. В маленьких прорезях окон торчали разбитые рамы и куски стекол. Два десантника встали по бокам входной двери, третий – командир – резко рванул ее на себя. Дверь, сдерживаемая тугой пружиной, открылась наполовину, но тут же вырвалась из рук и захлопнулась. Нескончаемый лай собак, рвавшихся в бой, стал еще яростнее и громче. Вторая попытка оказалась более успешной, и взвод солдат ворвался в здание. Осмотр помещений ничего не дал.
– Командир, там никого нет, – доложил сержант офицеру.
– Я так и думал, – ответил тот. – Видишь, как собаки скребут слева?
– Что это?
– Скорее всего, вход в подвал.
– Будем брать?
– Вначале послушаем, может, появятся признаки жизни.
– Ты же говорил, что дорога каждая минута.
– И сейчас говорю, но ситуация несколько иная: если он убит, значит… Сам понимаешь… Если нет – они по понятным причинам сейчас не станут стрелять. Пошли людей проверить, нет ли какого-нибудь оконца в подвал или чего-нибудь типа лаза.
В течение нескольких минут весь квартал был плотно окружен, возможные пути отступления от дома наглухо перекрыты. Убедившись, что все готово, командир десантников подал знак к штурму.
Эйтан поднял мегафон и громко, четко выговаривая каждое слово, начал говорить по-арабски:
– Вы окружены, сопротивление бесполезно! Во избежание ненужных жертв вам предлагается сдаться. На размышление десять минут. Выходить по одному, оружие держать в левой руке наверху, бросать слева по ходу движения.
После такого вступления поднявшийся в подвале шум, напоминавший базар, остановить было уже невозможно. Лысый равнодушно смотрел на грызню отчаянного меньшинства, готового принять бой, вернее смерть. Его взгляд ничего не выражал, он думал о своем: как надуть ненавистных сионистов и сделать так, чтобы под шумок признания собственного поражения сдать этих идиотов, в худшем варианте всех до единого, а самому спастись. Потеря людей, пусть даже надежных и преданных, – половина проблемы, найдутся новые… Главное – выбраться и убежать, а в сложившейся ситуации это совсем непросто, если вообще возможно. Вариант за вариантом мелькали в голове, поглощая почти все внимание, и он не сразу заметил, как некоторые его подчиненные осмелели до того, что принялись бросать обвинения в его адрес. Поняв, что ситуация выходит из-под контроля, он заорал, бешено вращая глазами:
– Молчать! Пристрелю каждого, кто посмеет приблизиться ближе чем на пять шагов!
Увидев в руке командира серебристый «Кольт» 45-го калибра, смельчаки быстро попятились назад: в его готовности шарахнуть в любого, попавшего на мушку, сомнений не возникало – в прошлом такое уже случалось. Выждав паузу, лысый продолжил: